Я́коже се муж не́кий любя́й пусты́ню, в ме́сте ле́сне седя́ под се́нию при воде́, доброгла́сными писка́нии птиц, и водны́м шу́мом оглаша́емь кро́ток имы́й смысл. Егда́ же евангели́ст пропове́да И́родово неи́стовство, и же́нское безстудие, и пир муже́й безу́мных, и трапе́зу скве́рную, и дар непра́веден, и потребле́ние телесе́ че́стна, я́ко ин от себе́ бых возлю́бленнии. Егда́ пред лице́ свое́ приведо́хом ве́щи бы́вшая от И́рода, а́ще есть и то ве́щи глаго́лати, я́же таковы́ содева́я па́губы.

«В то вре́мя слы́ша И́род четверовла́стец слух Иису́сов, и рече́ отроко́м свои́м: сей есть Иоа́нн его́же аз усе́кнух, той есть воста́л от ме́ртвых, и сего́ ра́ди си́лы де́ются о нем». Пове́дает проро́че убие́ние его́же не мо́жет солга́ти: ве́дяше бо я́ко проро́ка уби́, и свя́та му́жа. А́ще бо бы не ве́дел, не бы глаго́лал его́ из ме́ртвых воста́вша. И сего́ ра́ди си́лы де́ются. О́ со́вести зла! И о ино́м уби́йстве, а не о тако́м, о н́емже и сам свидетельствует. О́ со́вести живу́щия со душе́ю скве́рною, до сме́рти живу́щи, и по сме́рти неуте́шен суд прие́млющи! И за кую вину́ уби́ проро́ка? Зане́ бысть пропове́датель и́стины, и беззако́нную его́ де́тель обличе́нием хотя́ше разреши́ти. И ему́же досто́яше я́ко царю́ храни́телю бы́ти за́поведем Бо́жиим, той не удержа́ безчи́ния по́хотнаго, и зако́н разруши́. Царь бо той есть пра́веден, и́же зако́н посыла́я пе́рвее сам соблюде́т. Ка́ко бо ин сый под ним красоту́ по чи́ну упра́вит, а́ще не пра́ведны зако́ны, я́ко брозда́ми опужди́ваго ро́да челове́ческаго содержава́ет. И́род же царь сый не лю́дем, но похоте́м: и́мже бо кто побежде́н бу́дет, тому́ есть и раб. Не то́кмо же зако́н Бо́жий разреши́, но и уби́йство непра́ведно соде́ла. И кого́ уби́? Му́жа пра́ведна, его́же и Госпо́дь свиде́тельствова. В непло́дней безстра́стней пусты́ни живя́ше Иоа́нн: не бе́гая своего́ пле́мене, и приро́да челове́ческа злодея́ния, ни се́я, ни жня никогда́же. Те́мже ни хле́ба име́яше, ни вина́, ни трапе́зы, ни одра́, ни мя́гких риз, ослабля́ющих женолю́бная телеса́, ни свещи́ ни све́щника, ни стола́, ни ча́ши, ни опани́цы: кроме́ бо сый ми́ра ничесо́же от мира тре́боваше. Живя́ше не в хра́ме, зла́том укра́шене, но под ка́менем самокра́шеным. Сему́ стол и трапеза и одр земля́ бе: а в ме́сто мя́са, акри́ды, и мед ди́вий. Сему́ ча́ша приго́рща бе, и вино́ весе́льное из ка́мене теку́щая сла́дкая вода́.

«Сего́ Иоа́нна, емь И́род связа́, и вве́рже в темни́цу, жены́ ра́ди Фили́ппа бра́та своего́». О́ ве́щи испрове́ржены! Иоа́нн свя́занную его́ ду́шу плени́цами грехо́вными, обличе́нием хотя́ше разреши́ти, а он разреша́ющаго вяза́ше. Но а́ще и вяза́ше его: Иоа́нн же глаго́лаше и в темни́цу вмета́емь, облича́ше его: соверша́ше бо напи́санное: «Е́же глаго́лах о свиде́нии Твои́х пред цари́, и не стыдя́хся». Не боя́шеся бо сме́рти Иоа́нн, но боя́шеся е́же не глаго́лати и́стинны. Сего́ у́бо ем И́род. Сего́ же уби́в, не еди́ного уби́: но мно́го. Уби́вый у́бо учи́теля и поле́зника душ. Не еди́наго то́чию уби́, но и ели́ко же их бы могло́ сло́во живо хотя оживи́ти. И е́же уби́ сего́ не срамота́ есть и глаго́лати глаго́лющему, но сотво́ршу уби́йство.

«Рождеству́ бо реч́е де́ему И́родову, пляса́ дщи Иродиа́дина посреди́, и угоди́ ему́, те́мже и с рото́ю кля́тся ей да́ти, его́же а́ще вопроси́т. Она́ же ма́терию науче́на: даждь ми рече́ ны́не на блю́де главу́ Иоа́ннову». О́ рождества́ зло́е: проро́чим дыша́ уби́йством! Досто́яше бо святы́я му́жы на трапе́зу зва́ти, да бы развраще́нная его́ душа́ испра́вилася: «С преподо́бными убо преподо́бен бу́деши, и со стропти́вым разврати́шися». В негоже ме́сто подоба́ше вдови́цам помощи́, и сироты поми́ловати: да бы мно́гими и разли́чными моли́твами свой живо́т неподви́жен сохрани́л: ны́не же с му́жи нечести́выми и жена́ми безсту́дными веселя́ся, вино́м мно́гим омраче́н, и жена́ми скве́рными прельще́н, Предте́чу Иоа́нна, денни́цу у́треннюю, уби́йством разруши́, просве́щщаго Свещу́ ве́рную, свети́льника всему́ ми́ру, Иоа́нна убие́нием разреши́. Той бо свети́льник сокруши́ И́род, сам ся омрачи́. О́ного бо а́ще и земны́й сосу́д на земли́ распаде́ся, но духо́вная его́ свеща́ светла́ су́щым во а́де ве́рным, свет до́бре просвеща́ше. Проро́к же сый ве́дый я́ко и́мать Бо́га своего́ во а́де, посла́ к Нему́ не́кия от учени́к свои́х глаго́ля: Ты ли еси́ гряды́й, или́ ино́го ча́ем? Не не зна́я же вопроша́ше. Ка́ко бо бы не знал Го́спода, Его́же сам каза́ше глаго́ля: «Се А́гнец Бо́жий взе́мляй грехи́ всего́ ми́ра»? Ка́ко не зна́ше ви́девый Ду́ха с небесе́ соше́дша Нань, и слы́шав Отца́ о Нем глаго́люща: «Сей есть Сын Мой возлю́бленный, о Не́мже благоизво́лих». Но вопроша́ше: «Ты ли еси гряды́й, или́ ино́го чаем?». Не рече: «Ты ли еси́ прише́дый?», прише́л бо бе на зе́млю: но «Ты ли еси́ гряды́й, си́речь, во ад, или́ ино́го ча́ем? Глаго́ла бо в себе́ Иоа́нн: «Еда́ а́нгела укрепи́в по́слет во ад, де́ло Его́ соверша́юща?. Или́ а́ще хо́щет вся еди́нем гла́сом воскресити, я́коже и при Ла́заре сотвори́?» Сего́ ра́ди не могий разсуди́ти сове́та Бо́жия, вопроша́ше глаго́ля: «Ты ли еси́ гряды́й, или́ ино́го ча́ем во ад?».

Сего́ у́бо И́род, ка́ко уби́? Рождеству́ рече бы́вшу его́, пляса́ дщи Иродиа́дина посреде́. Досто́йна игра́ таковы́ трапе́зы: иде́же бо пляса́ние и пиянства и гла́си, ту несть ничесо́же тве́рда, но все дви́жимо, и нестоя́тельно пропове́дая И́родово безу́мие. Слы́шите лю́бящии пляса́ния, и́же оглуша́ете у́ши свои́ многомяте́жными нога́ми осла́бленных о́трочищь, и своя́ сердца́ со осла́бленными телесы́ ослабля́юще: Услы́шите какову́ ку́плю уби́йствену многоверти́мое пляса́ние приобре́те: Она́ же наважде́на ма́терию, даждь ми рече́ на блю́де главу́ Иоа́ннову. О злы́я льви́цы а́спидное отроча́, не проси́ ни зла́та, ни сребра́, ни ка́мения драга́го, но главы́ Иоа́нновы! И а́ще бы ве́ры ра́ди проси́ла, мно́гим дража́йши есть глава́ Иоа́ннова зла́та и сребра́, и ка́мения многоце́нна. Не проси́ ве́ры ра́ди, да бы почти́ла, но да обличи́теля уби́вши, ма́тери даст вину́ на зло́бный грех.

«Слы́шав же то царь оскорбе́». Оскорбе́ же не убие́ния ра́ди проро́ча: но стра́ха ра́ди людска́го, зане́ вси я́ко проро́ка име́яху Иоа́нна. А́ще бо бы гове́ния ра́ди оскорбе́л, не бы испе́рва связа́л его́, и вмета́л в темни́цу. Но оскорбе́ наро́да ра́ди. И бе тогда́ душа́ И́родова я́ко в мо́ри кора́бль на у́зце ме́сте вла́яся, ко обе́ма страна́ма приража́яся, да бы не уби́л его́, наро́да ра́ди боя́ся, и кля́твы ра́ди хотя́ сотвори́ти уби́йство. Возлежа́щии же с ним возбраня́ху ему́. Стужи́в же си льсти́вый, многошу́мною по́хотию же́нскою, прии́м от сего́ пляса́тельный ответ на убие́ние, посла́в усе́кну Иоа́нна. О́ какова́ есть зло́ба заклина́тися! Ка́ко не слы́ша Го́спода глаго́люща не кля́тися отню́д? А́ще бо бы не кля́лся окая́нный той, не бы посла́в уби́л его́. Досто́яше бо ему́ отнюд не кля́тися, но поне́же кля́тся, добре́е бы́ло бы ему́ преступи́ти, во злем бо избра́нии у́нее бы мне́е избра́ти.

«Посла́в же усе́кну его́». Ка́я рука́ дерзне́т возлю́бленнии на святу́ю вы́ю Иоа́ннову нанести́ мечь? Его́же и зве́рие в пусты́ни убоя́шася: его́же львы вострепета́ша: его́же кера́сти и зми́еве и а́спиды содрогну́шася: его́же ди́вии пче́лы делюще пита́ху святы́ни его́ ра́ди, от разли́чных бо цвете́ц и бы́лий собира́юще ро́сныя ка́пли со́твеный мед творя́ще приноша́ху ему́. Сего́ во́ина рука́ усе́кну, не преужасну́вшися а́нгельскаго лица́ о́браза, не вострепета́вши зра́ка его́ светя́щася боголе́пно. Но мню я́ко упое́н И́родом омрачи́ся во́ин, мечь у́бо име́яше, а очи́ю не име́я. Усека́еме главе́ Иоа́ннове, не ка́паше кровь из нея́, не бе бо пил николи́же вина́. Несо́ма же глава́ Иоа́ннова на блю́де на ве́черю, глаго́лаше ко И́роду: не досто́ит ти име́ти жены́ бра́та твоего́. И по сме́рти бо пра́ведный жив есть. И главе́ его́ усе́чене, глас его́ жив есть. О́ суро́вый челове́че! На не́мже блю́де мя́са ял еси́, на том и му́жа пра́ведна главу́ положи́л еси. Не довле́ ли ти, о И́роде, млады́х детей исколе́ние бы́вшее во Вифлее́ме? Не ужаси́ша ли тебе́ оте́ц и матере́й стена́ния и пла́чи и ко́пий остре́йши? Не преклони́ша ли тебе́ многотеку́щих сосе́ц ка́пли, от чресл воздержа́ющася и преспева́юща исто́чники: егда́ отцы́ по пе́рсем бия́хуся, и ча́стая воздыха́ния им от се́рдца сквозе́ ноздре́й исхожда́ху. Егда́ ма́тери свои́х чресл ле́торасли млады́х безвре́менне увя́дше пла́кахуся. Егда́ сосцы́ млеко́ точа́ще зе́млю обеля́ху, отторга́емым младе́нцем внеза́пу закала́емым. Егда́ отце́м ру́це тщи бы́сте своего́ плода́, и матере́м сосцы́ от млады́х зуб обы́чнаго скокта́ния изска́каху. Кото́рый у́бо зверь тогда́ не бы прослези́лся незло́бивых младе́нец, честны́я ду́шы ви́дя закала́емы? И́хже ду́шы тольми́ бе́ху чи́сты, елма́ и у́ди их мла́ди. Не довле́ ли ти та́ко осире́ние, но и Иоа́нна усе́кнул еси́, его́же не бе досто́ин вла́са еди́ного дви́гнути. Де́ти Рахи́лины закла́л еси́, и церко́внаго учи́теля Иоа́нна усе́кнул еси́. Ка́ко сим всем ми́лостив бу́дет тебе́, глаго́лет Госпо́дь: О́ гра́де крова́вый, в не́мже ца́рствует Ирод. Увы́ мне, ему́же бе бы́ти царе́ви честне́йшу, то той бысть безче́стию во́дец. Прежду у́бо иуде́и научи́вшеся убива́ти, и до Христо́ва уби́йства доидо́ша. Сей бо младе́нцы закла́, и Иоа́нна усе́кну: а друзи́и Иса́ию претро́ша, Иереми́ю поби́ша, и про́чия проро́ки уби́ша, и Христа́ распя́ша. Мы же им зло́бныя грехи́ оста́вльше, на свет честна́я уче́ния прибе́гнем, во Христе́ Иису́се Го́споде на́шем. Ему́же сла́ва, честь и держа́ва, ны́не и при́сно и во ве́ки веко́в. Ами́нь.

Стихи́:

Отсече́ главу́ рука́ уби́йственая мече́м

Ру́ку положи́вшему на главе́ Госпо́дни.

И́же в рожде́нных жена́ми, свиде́тельствуется бо́лий всех бы́ти от Христа́, и прор́ока превы́шьши. И́же предъигра́в во чре́ве, и су́щим на земли́, и во а́де Христа́ пропове́дав. Сей бя́ше сын Заха́рия архиере́я, и Елисаве́ти, от обеща́ния Гаврии́лова рожде́н. Посе́чен же бысть в честну́ главу́ от И́рода, беззако́ннаго ра́ди смеше́ния Иродиа́дина.

Сей от са́мыя утро́бы святы́нею обложе́н, чистоте́ насе́льник быв, целому́дрие облобыза́в, неяде́нию обучи́вся, и вся́каго челове́ческаго смеше́ния отдале́н. И в пусты́ни я́коже во гра́де обита́в, со зверьми́ живы́й. Вельбу́жди власы́ оде́ян. Усмя́ным по́ясом препоя́сан, и ра́вну пти́цам пи́щи стяжа́в приобре́тение. Поуче́ние же непреста́нное, Бо́жиего зако́на творя́й. Мня́хуся того́ва храни́лу и опа́ству, вся вто́ра и некрепка́, и́же преде́лы преше́д естества́, и чи́сто и непоро́чно и вся́каго превы́ше естества́ крести́в Христа́.

Тогда́ мно́гий в нечистоте́ И́род, иуде́йския земли́ четверовла́стник, бра́та своего́ Фили́ппа жену́ к бра́ку приведе́. Боже́ственою у́бо подви́жен ре́вностию проро́к, и и́стинным ору́жием огражде́н, глаго́лаше к мучи́телю: «Не достои́т ти име́ти жены́ Фили́ппа бра́та твоего́». А́бие темни́ца и у́зы объя́ша свята́го, неи́стовей жени́щи к сему́ рачи́теля пону́дившей. Отню́дуже рождеству́ сотворя́ему, и пия́нству дово́льну и сластолю́биву, ко изумле́нию привле́кшу пия́ницу, пляса́ние блудни́чины дще́рища, и мзда – проро́чо уби́йство. А́бие у́бо принесе́ся на блю́де пра́веднаго глава́, и дана́ бысть блудни́це и прелюбоде́йце жене́, еще́ кро́ви ка́плющи, и та́яжде веща́ющи. Бы́ша же сия́ в Сева́сте гра́де отстоя́щем от Иерусали́ма дне путь. И и́же по нем нача́льствовав четверовла́стник, ца́рския сооружи́ до́мы. И пророкоуби́йстенный соверши́ся пир. Та́мо и проро́ческое о́но и свято́е обви́то от свои́х ему́ ученико́в, сокрове́нно бысть те́ло.

Того́ моли́твами Бо́же поми́луй и спаси́ нас, я́ко Благ и Человеколю́бец.

Обезче́стен бысть иногда́ брат некий от подви́жных, и па́чеже пе́нию и моли́тве прилежа́ бяше. Он же о безче́стии их уха́плен быв, тя́жце и боле́знене се прия́т, и все́ми о́бразы потща́ся угонзну́ти е́же о сем запреще́ния. Е́же и бысть. Ино́му восприе́мшу о нем е́же к па́стырю отве́т и попече́ние. Нощь же ту по обы́чнем пе́нии и моли́тве, усну́вшу ему́: зрит во сне пти́цу не́кую, я́же плежа́ше по земли́, зане́же крилу́ не име́яше: и бе пол ея́. Та́же взы́де не́како на дре́во не́кое пречу́дно зело́, и нача́т пе́ти пе́сни сла́дки вельми́, всяк ум удивля́ющь. Он же услади́ся пе́нием ея́, и почуди́вся виде́нию, приле́жнее смотря́ше на ню. И се не бе пол ея́, и пол главы́, токмо еди́н нос цел и́мже поя́ше. И ея́же утвержа́стеся но́зе на дре́ве о́ном. Он же уди́влься рече в себе́: а́ще пти́ца сия́ и злообр́азна есть, но у́бо пе́сни ея́ сла́дки суть зело́. Та́же возбну́в от сна, и от сла́дости о́ного пе́ния обре́те се́рдце свое́ вся́кия ра́дости и умиле́ния испо́лнено. Ку́пно же стра́хом и тре́петом объя́т быв о ви́денных, печа́луя и скорбя́ пла́каше го́рце глаго́ля в себе: я́ко пти́ца сия́ о́браз есть моего́ лише́ния. Я́коже и и́нде речеся: я́ко пол их изы́де из ми́ра, пол же их в миру́ оста́, си́речь в мирско́м и плотско́м мудрова́нии. Не всяк бо глаго́ляй ми: Го́споди, Го́споди, и про́чая. Не се ли бе, егда́ моля́хся: Го́споди, даждь ми смире́ние. И се Госпо́дь посла́ исцели́ти тщесла́вную мою́ ду́шу, аз же не пригото́ван и нетерпели́в к ско́рбем обрето́хся. И испо́лнися на мне проро́чество глаго́лющее: цели́хом Вавило́на, и не исцеле́: И си́це укаря́я себе́ пла́кашеся.

Подо́бно сему́, я́коже и он брат иже мно́жицею зря́ше себе́ во сне на́га вся́чески, не име́я отню́д прикрове́ние не́кое. Иногда́ же изли́шия утро́бная вон от утро́бы излага́я. И от е́же у́бо измета́ти изли́шия утро́бная, скве́рное житие́ име́ти себе́, разуме́х рече́, и рабо́тающее пло́ти. А е́же па́ки ви́детися на́гу, помышля́х я́ко обнажи́хся черто́га и бра́ка, и боже́ственыя оде́жди: и я́ко непотре́бен раб свя́зан рука́ма и ногама, вве́ржен во тму кроме́шнюю, ту бу́дет плачь и скре́жет зубо́м, я́коже глаго́лет свято́е Ева́нгелие: И во мно́зе печа́ли и ско́рби бех, рыда́я го́рце. Егда́ же прочто́х кни́гу сноразсуди́тельную, обрето́х я́ко е́же испромета́ти утро́бе изли́шная, е́же есть мир отмета́ти и мирска́я от себе́: А е́же на́гу бы́ти, тожде па́ки есть, е́же обнажи́тися вся́чески ми́ра соверше́ным нестяжа́тельством. И сия́ си́це обре́т, премени́хся пе́рвыя печа́ли о Бо́зе.

Не дади́те бра́тие ме́ста гне́ву в себе́, зане́же муж гневли́в, благода́ти Бо́жия не прии́мет. Гне́вом свои́м с высоты́ терпен́ия, в ров па́губныя я́рости впа́дает. Кото́рый зверь лют та́ко, и неукроти́м? Я́коже гневлив́ муж, и не удержа́яй я́рости. Что бо есть горе́е гневли́ваго? То бо неи́стова твори́т челове́ка, безобра́зна и небла́га. Не прихо́дит бо Дух Бо́жий на гневли́ваго. Помы́сли у́бо, я́ко гнев держа́щий сам собо́ю не владе́ет. Не по́мнит бо ся от гне́ва, но я́ко пия́н есть от я́рости. Не зна́ет бо до́бро творя́щих ему́, но а́ки в нощи́ ра́тну, всех хвата́ет. Всем безчи́ние веща́ет, ме́ньшим и то́чным себе́, и старе́йшину ху́лит. Прети́т, велере́чьствует зело́, клене́т и бие́т, ни в чем же не покори́тся, и не прие́млет слове́с утеша́ющих его́. Но я́коже у́бо в по́лзающих га́дех яд, та́ко и гневли́ваго я́рость. Возбеси́вся гне́вом, я́ко пес ла́ет на всех, и а́ки скорпи́я усека́ет, и а́ки змия́ ха́плет. Бе́гайте бра́тие такова́го зла. Зане́, ни сан бо гневли́ваго че́стен, ни седи́ны поле́зны, ни благоприя́тна такова́го же́ртва, ни мо́жет бо я́ оправда́ти. Но глаго́ли, терпя́ потерпе́х Го́спода, и внят ми. Отжени́ я́рость, и гнев от се́рдца. Я́коже Го́сподеви рекшу, я́ко всяк гне́ваяйся на бра́та своего́ всу́е, пови́нен есть суду́. Гнев же бу́ди ти то́чию на еди́наго диа́вола, тем бо и(с/з) поро́ды изпадо́хом. То́йжде и ны́не кого́ждо нас лови́т прельсти́ти, и в неугаса́ющем потопи́ти пла́мени, его́же и сам сатана́ зле трепе́щет. Те́мже преста́ни от гне́ва, и оста́ви я́рость, да не со Ироди́ею осу́дишися. Она́ бо гне́вашеся зело́ на хотя́щаго ю́ спасти́ Иоа́нна Крести́теля, и слы́шащи от него́ быва́емая чудеса́, и я́ко а́спида глуха́я затыка́ющи у́ши свои́, до́ндеже подо́бно вре́мя обре́те, и та́ко Иоа́нна усе́кну, себе́ же от четы́рех коне́ц прокля́т. Годи́т бо диа́вол свои́м уго́дником, да бы́ша свершили гне́вную зло́бу, и зде похвали́лися о гне́ве, и без покая́ния отшли́ в му́ку. Что бо сотвори́ гнев Ироди́и усе́кну Иоа́нна, о́ного посла́ в Ца́рство, себе́ же в безконе́чную му́ку. Ея́же боя́щеся не мо́жем гне́ва держа́ти между́ собо́ю. Бо́гу на́шему сла́ва, ны́не и при́сно и во веко́в. Ами́нь.